Один раджа на свете жил…
В тот день раджою я наказан был
        За то, что, не спросившись, в лес
Ушел, и там на дерево залез,
        И с высоты, совсем один,
Смотрел, как пляшет голубой павлин.
        Но подо мною треснул вдруг
Сучок, и мы упали – я и сук.
        Потом я взаперти сидел,
Своих любимых пирожков не ел,
        В саду раджи плодов не рвал,
Увы, на празднике не побывал…
        Кто наказал меня, скажи?
Кто скрыт под именем того раджи?

        А у раджи жена была —
Добра, красива, честь ей и хвала…
        Во всем я слушался ее…
Узнав про наказание мое,
        Она взглянула на меня,
Потом, печально голову склоня,
        Ушла поспешно в свой покой
И дверь закрыла крепко за собой.
        Весь день не ела, не пила,
Сама на праздник тоже не пошла…
        Но кара кончилась моя —
И в чьих объятьях оказался я?
        Кто целовал меня в слезах,
Качал, как маленького, на руках?
        Кто это был? Скажи! Скажи!
Ну, как зовут жену того раджи?

Под вечер я вижу нередко:
За ржавой решеткой сидит Нондорани – соседка,
                              Одна в тоске,
Как лодка у высохшей речки на жарком песке.
                              Росла, подрастала,
                              Невестою стала,
                  И в доме тревога: когда ж наконец
                  Найдется жених, – озабочен отец;
                  Наверно, дела ее плохи,
Когда, словно волны, над нею расходятся вздохи.
Я в доме напротив, внизу, в пансионе считаю
               недели,
                   В колледже экзамен столкнул еле-еле —
                              Как лодку шестом…
                   На жизнь зарабатывал тяжким трудом:
                   На дню по два раза уроки давал,
                   И поздно ложился, и рано вставал,
                   А ел что придется и вполживота,
                   Вконец опостылела мне нищета!
                   Пороги колледжа я стал обивать,
                   Просил, умолял их без платы принять,
А думал когда-то полцарства и дочку раджи
               получить,
Казалось, судьба мне хотела казну золотую вручить
И тайную силу, с которой я перевернул бы весь
                свет, —
                                           Да нет!
            В заботы уйдя с головой, не угадывал я,
Что в новой Бенгалии сила, надежда моя.
                   Судьба иногда злую шутку играет
И в клетке для майны[49] павлина плясать заставляет,
Ломаются перья о прутья, и стелется пух
               по железу —
                   Какой же сухарь сочинил эту пьесу?
На этой земле, где свободны леса, где грозы гремят
               в барабан,
                   Куда ни посмотришь – обман,
                   На что ни посмотришь – ограда
                                            И сердце не радо.
Верчусь без работы, гляжу без улыбки, совсем
               я зачах,
            От зноя и голода еле держусь на ногах,
Валюсь тяжело на топчан, проклиная в душе все
                и всех,
            Лежу на полу, а глаза устремляются вверх,
                              И вижу в квадрате проема —
            Сидит Нондорани, смуглянка
               из ближнего  дома.
                   Как будто бы черная туча
               в полуденный  зной
                              Прохладно висит надо мной.
                              А взгляд —
                              Вечерний жасминовый сад.
                   Безмолвная полночь, луна на ущербе,
                   И темные воды в прибрежной пещере,
                                            И робкий ручей,
                   Бегущий в долину из горных ключей,
Она, словно птица, не слышит себя и не знает,
            Пока ее трель среди звезд замирает,
            И смотрит в глубокое небо глазами,
            Наполненными голубыми слезами.
А помню: когда-то в тени под баньяном, как все
               деревенские дети,
                                            Любил я играть
               на бамбуковой флейте,
                                            Об этом забыл я, но вдруг
                   Однажды проснулся в душе моей
               сладостный звук.
            На время каникул разъехались все, у кого
                есть семья,
                                            Остался лишь я,
            Обычно я под вечер флейту забытую брал,
            И дул осторожно, и пальцами перебирал.
И вижу вверху Нондорани, смуглянку из ближнего
                дома,
                                            В квадрате проема,
                   В котором мерцает ночными слезами
            Душа ее – черная тайна под черными
               небесами…
                              И грустно сидит Нондорани
               часами.
                              И друг, приютившийся в темной
                каморке души,
                                            Беседует с нею в вечерней
               тиши.
            Вот так же и флейта – забвенье мое:
               хоть стены и толстые, но
                              Едва заиграет – и настежь окно,
                              Звучание песни простой
                              Стирало преграду меж ею и мной,
            И в мире теней – лишь в стране ее звука —
                   Два друга нашли и узнали друг друга,
Немое рыданье и плач бессловесный, войдя
               в ее узкое горло,
                  Раскрылись в мотиве – печально и гордо,
Лишь в тихих мелодиях флейты могли мы судьбу
               облегчить
И то получить, что возможно, – и то, что нельзя
               получить.

Когда твоя звезда зажглась над океаном,
Для Англии в тот день ты сыном стал желанным;
Сокровищем своим она тебя сочла,
Дотронувшись рукой до твоего чела.
Недолго средь ветвей она тебя качала;
Недолго на тебе лежали покрывала
Тумана в гуще трав, сверкающих росой,
В садах, где, веселясь, плясал девичий рой.
Твой гимн уже звучал, но мирно рощи спали.

Потом едва-едва пошевелились дали:
В объятиях держал тебя твой небосвод,
А ты уже сиял с полуденных высот
И озарил весь мир собой, подобно чуду.
Прошли века с тех пор.
Сегодня – как повсюду —
С индийских берегов, где пальм ряды растут,
Меж трепетных ветвей тебе хвалу поют.

  Ты знаешь, брат, где рай? Там нет оград.
                Куда ни устремишь ты взгляд,
                        Пространства нет у рая,
        Начала нет и нет конца и края,
                Ни дна, ни четырех сторон,
                        Ни дня, ни ночи нет, ни годовых
                времен.
        Воздушным шариком, пустою тенью
                        Витал я в том раю,
        Но шли века, сменялись поколенья,
И вот родился я, обрел земную плоть мою.
        Рай воплощен в моем горячем теле,
        В моей печали, в нежности, в веселье,
                                В моей любви,
В моем стыде, в моем труде, в бушующей крови,
        В волнах моих смертей, моих рождений,
В игре всех красок, всех цветов, в оттенках,
               в свете,  в тени.
                        Он влился в песнь мою.
                        Теперь не я в раю —
                Моей души он заполняет лоно,
                Он смотрит благосклонно с небосклона.
И раковиною гудит небесный свод,
А даль семи морей в литавры гулко бьет.
                Раскрылись лепестки бутона,
Листва, лучи, ручьи, ключи дрожат, текут бессонно.
Из лона матери земной мой появился рай,
И волны ветра эту весть несут из края в край.

Облако молвило: «В путь мне пора».
Ночь говорит: «Уходить я должна».
Море вздохнуло: «Вот берег.
Дальше не плещет волна».
Печаль прошептала: «Я след Его ног.
Пребуду безмолвною в мире тревог».
«Я» говорит: «Исчезаю.
Здравствуй, вечная тишина».

Вселенная шепчет: «Гирлянду почета
Сплела я тебе, не забудь!»
Небо сказало: «Сто тысяч светильников
Твой осветили путь».
Любовь сказала: «Из века в век
Я бодрствую ради тебя, человек».
Смерть говорит: «Ладьей твоей жизни
Правлю я лишь одна».

С работой покончено. Черная ночь.
        Мы ждали весь день, нетерпеньем горя,
Когда же стемнело, подумали мы:
        «Сегодня уже не дождемся царя».
        Захлопнулись двери одна за другой,
        В селе наконец наступает покой.
        Но все ж кое-кто не сдавался, твердил:
                «Приедет он, спать вы расходитесь зря!»
        Промолвили мы, усмехнувшись:
                «Нет, нет, сегодня уже не дождемся царя!»
Нежданно послышался явственный стук.
        Что это? И стар его слышит и мал.
Друг другу мы тихо сказали тогда:
        «Наверное, ветер к нам в дверь постучал».
        Погасли светильники в каждом окне,
        Усталые, мы улеглись в тишине.
        И все же кой-кто не ложился, твердил:
                «Как видно, гонец махараджи примчал!»
        С усмешкою мы повторяли свое:
                «Наверное, ветер к нам в дверь постучал».
Притихло селенье, нигде ни души,
        И только на ложе забылись мы сном,
Как загрохотало вдали, и тогда
        Сквозь дрему подумали мы – это гром.
        Земля сотрясалась, дрожала вокруг,
        Так тяжек был тот нарастающий звук.
        И кто-то, в своей правоте убежден,
                Сказал: «Это грохот колес за окном».
        Но мы, пребывая еще в забытьи,
                Сказали: «Нет, нет, это гром, это гром!»
И вдруг зазвучали литавры вдали,
        Запели, безмолвию ночи грозя.
И кто-то вскричал: «Спать не время сейчас,
        Вставайте, уж долее медлить нельзя!»
        Вскочили мы. Сердце забило в набат,
        И каждый был страхом внезапным объят.
        Тогда кое-кто, торжествуя, сказал:
                «Уж царское знамя мы видим, друзья».
Очнувшись от сна, мы воскликнули тут:
        «И вправду нам долее медлить нельзя!»
Где все украшенья? Гирлянды? Огни?
        Какое, скажите, без них торжество?
Приехал владыка в наши края,
        Возможно ль не встретить достойно его?
        О стыд! Нанесен нашей чести урон!
        Где место для праздничных сборищ? Где трон?
Друг другу шептал кое-кто на ушко:
        «Теперь причитанья уже ни к чему:
Придется с пустыми руками встречать
        И гостя приветствовать в темном дому».
Трубите же в раковины, эгей!
        Раскройте все двери навстречу ветрам!
Сегодня в ненастную черную ночь
        Царь темного дома пожаловал к нам!
        Гремит в небесах, надрывается гром,
        И молнии быстрым сверкают огнем.
        Постели убрав, украсьте дворы
                И праздничный вид придайте домам!
Сегодня, сопутствуемый грозой,
                Царь бедствий и мрака пожаловал к нам!

Войдя, попросил он: «Взгляни на меня!»
Сказала: «Уйди!» – вид суровый храня.
Подруга, подруга, так было, поверь.
И все же за ним не захлопнулась дверь.

Поближе шагнул. Говорю: «Отойди!»
Взял за руки. «Брось, – говорю, – не серди!»
Подруга, подруга, верь, это не ложь.
В покое меня не оставил он все ж.

Приблизил лицо он вплотную ко мне,
«Фу», – сморщившись, я отвернулась к стене.
Подруга, подруга, клянусь, было так.
Он все ж не отстал, этот дерзкий чудак.

Губами щеки он коснулся моей.
Сказала я, вздрогнув: «Ну что ты? Не смей!»
Подруга, подруга, то сон или явь?
Он все ж отступить не подумал, представь.

Гирлянду надел на меня. «Ни к чему!
Возьми ее прочь!» – я сказала ему.
Подруга, подруга, как быть мне? Беда!
Ни страха у дерзкого нет, ни стыда.

Гирлянду мою захватив не спросясь,
Ушел он. С тех пор не смыкала я глаз.
Подруга, подруга, ах, слезы слепят,
Скажи, почему не пришел он назад?

Управляет лодкой моей легчайший из ветерков.
Впереди горизонт белеет пеной утренних облаков.
Река от влажных муссонов полноводна и широка.
Словно сытый ребенок, безмятежная спит река.
По берегам безмолвие зеленых рисовых нив,
Мир, подобно беременной женщине, медлителен
                и ленив.
Почему так спокойно сегодня на земле и воде?
Лодок нет, берега пустынны, почему ни души
                нигде?
Одинокая в этом мире, пряча печальный взгляд,
Смерть – знакомая старая – облачилась
               в прекрасный наряд:
В волосах ее спрятались белоснежные облака,
На высоком челе сияет бледный отсвет издалека.
Что-то грустное напевает, еле слышное в тишине,
Обольщает меня, смущает беспокойное сердце мне.