Михаил Синельников - Краски цветов
Рейтинг пользователей: / 2
ХудшийЛучший 

Михаил Синельников - Краски цветов

Пусть жизнь будет прекрасна,
как цветы летом, а смерть, как
осенние листья.
Тагор

Несколько лет назад мне пришлось некоторое количество дней провести в одиночестве, в рериховском Наггаре. Просыпаться от ярких, сулящих зной, рассветных лучей и засыпать под звуки гимнов, раздававшихся в разных домашних храмах селения – с этими гремящими песнопениями символически кормили вареным рисом, разоблачали, укладывали на покой и в густеющей тьме убаюкивали статуи бесчисленных богов долины Кулу. Днем же я, покидая улицы маленьких гималайских отелей, проходил несколько сот метров до знакомой тропы, круто поднимавшейся в гору. И добирая до стоящего на вершине старинного храма Кришны, обычно пустеющего в эти часы, шёл мимо плещущего ручья, где местные юноши увлеченно совершали омовение; на поворотах сталкивался с нежными, зорко-темноокими отроковицами, несущими кувшины к источнику и от источника. В лесу меня со свирепым шипением обступали стаи обезьян и нехотя уступали дорогу. В посвисте закипающих под ветром ветвей мне чудилась древняя песня джунглей… В такие мгновения, когда дороже всего собственное непосредственной ощущение, не хотелось никаких литературных ассоциаций, никаких чужих слов. И всё же я невольно вспоминал о том, что всё здесь мною увиденное, это – мир, воспетый Рабиндранатом Тагором и, по счастью, ещё наяву существующий хотя бы тут, в отрогах Гималаев, но также и в городках Пенджаба и Тамилнада, в граничащих с манговым лесом селениях Бенгалии…

Черпай из недр земли, раскрывай в весеннем цветенье

Голос глубин, вековечные звуки,

О манговый лес!

Толика небесной души, её на земле проявленье,

Поведай нам тайну, шепни о разлуке

Земли и небес.

Голос твой ласковый слит с ветровым благовонным дыханьем,

С пыльцою цветочной, жужжаньем пчелиным,

О манговый лес.

Он в сердце льётся, роднится с неясным его упованьем,

Страданьем, молчаньем, самосозерцаньем,

С глубинным, -

Со всем, что скрыто за тайной завес.

(Перевод С. Шервинского)

 

«Аристократом-художником» назвал его Джавахарлал Неру. Конечно, не только потому, что Рабиндранат Тагор (собственно, Робиндронатх Тхакур, но иная транскрипция во всём мире утвердилась) и в самом деле происходил из аристократической семьи, к тому же, благодаря коммерческим оборотам дедушки поэта, несметно богатой, обладавшей имениями, дворцами, сокровищами. Но прежде всего потому, что великий поэт оставался эстетом и индивидуалистом даже в буре всенародной освободительной борьбы, которой всегда безусловно сочувствовал.

Бесспорно, он был рождён для того, чтобы жить вечностью и её высокими мгновениями, говорить о самом главном – о любви и смерти, уходе:

Облако молвило: «В путь мне пора»,

Ночь говорит: «Уходить я должна».

Море вздохнуло: «Вот берег,

Дальше не плещет волна».

Печаль прошептала: «Я след Его ног.

Пребуду безмолвною в мире тревог».

«Я» говорит: «Исчезаю.

Здравствуй, вечная тишина».

Вселенная шепчет: «Гирлянду почёта

Сплела я тебе, не забудь!»

Небо сказало: «Сто тысяч светильников

Твой осветили путь».

Любовь сказала: «Из века в век

Я бодрствую ради тебя, человек».

Смерть говорит: «Ладьёй твоей жизни

Правлю я лишь одна».

(Перевод В. Микушевича)

 

Он жил такой напряженной, чуткой, одновременно всепоглощающей и жертвенной жизнью творца. Однажды записал в тетради: «Мысли несутся в моём уме подобно веренице птиц в небе. Мне слышен шум их крыльев». Казалось бы, что мудрецу до суетного и страждущего человечества… Но всё-таки и всё же… Кто был народней этого эстета! Кто бы ещё так умел связать свою судьбу, свою личную историю с общей, рассказ о былой любви, вспоминаемой с острой болью, соединить с повествованием о повседневной жизни родного народа!

Та женщина, что мне была мила,
Жила когда-то в этой деревеньке.
Тропа к озерной пристани вела,
К гнилым мосткам на шаткие ступеньки.

Названье этой дальней деревушки,
Быть может, знали жители одни.
Холодный ветер приносил с опушки
Землистый запах в пасмурные дни.

Такой порой росли его порывы,
Деревья в роще наклонялись вниз.
В грязи разжиженной дождями нивы
Захлебывался зеленевший рис.

Без близкого участия подруги,
Которая в те годы там жила,
Наверное, не знал бы я в округе
Ни озера, ни рощи, ни села.

Она меня водила к храму Шивы,
Тонувшему в густой лесной тени.
Благодаря знакомству с ней, я живо
Запомнил деревенские плетни.

Я б озера не знал, но эту заводь
Она переплывала поперек.
Она любила в этом месте плавать,
В песке следы ее проворных ног.

Поддерживая на плечах кувшины,
Плелись крестьянки с озера с водой.
С ней у дверей здоровались мужчины,
Когда шли мимо с поля слободой.

Она жила в окраинной слободке,
Как мало изменилось все вокруг!
Под свежим ветром парусные лодки,
Как встарь, скользят по озеру на юг.

Крестьяне ждут на берегу парома
И обсуждают сельские дела.
Мне переправа не была б знакома,
Когда б она здесь рядом не жила.

Ну, да, это перевод Бориса Пастернака, и словарь, стих, интонация – всё пастернаковоское, но ведь и Тагор, подлинный в своей проникновенности, здесь присутствует. Что в данном случае роднит переводимого поэта и поэта-переводчика? Ощущение связи поэзии и совести, желание и в любовной драме всегда соприкасаться с окружающей жизнью, с чужими существованиями, с народной гущей. Быть может, ненавязчивое, но убеждённое, толстовство того и другого писателя. Подобно графу Льву Толстому, потомственный заминдар, бенгальский помещик Рабиндранат Тагор решительно перешёл на сторону малоимущих и угнетённых. Мысленно превращался в простого крестьянина, занятого своим трудом и живущего в одной деревне с любимой: «Розы те, что в час молитв очередной В воду с гхата их бросают богу в дар, Прибивает к гхату нашему волной…» Подобно Толстому, проповедовал ненасилие и проклинал дары цивилизации:

Лес верни нам. Возьми свой город, полный шума и дымной мглы,

Забери свой камень, железо, поваленные стволы.

Современная цивилизация! Пожирательница души!

Возврати нам тень и прохладу в священной лесной тиши.

Эти купанья вечерние, над рекою закатный свет.

Коров пасущихся стадо, тихие песни вед…

(Перевод В. Тушновой)

Между тем он нередко бывал в Европе, подолгу жил в Англии, слушал лекции в лондонском университете, изучал литературу и музыку. Универсальный гений, он не боялся влияний и заимствований. В его ранних стихотворных сборниках воздействие романтической лирики Шелли сочетались с образами санскритской словесности, а в написанной им музыкальной драме «Гений Вальмики» звучат то индийские мелодии, то ирландские песни. С годами усилилось влияние поэзии и натурфилософии Гёте. В конце концов, он был интернационалистом, возвышенным космополитом, решительно приветствовал ждущие человечество радикальные перемены. Одобрил разрушение феодальной морали, распад старинных, суровых форм семейной жизни. Произнёс слово жалости и сострадания, обращение к «неприкасаемым»… Но что поделать, если всё равно и вопреки всему самым дорогим оставалось для него родное, выпавшее из истории захолустье! Узкая сельская улица, на которой и шатающийся без дела слон – не экзотика, а затаившийся на околице тигр – обыденность. И всюду – бурление неизменяющейся в основах жизни. В стихотворение «Переправа» нет осуждения тысячелетней косности – только правда и сердечная  привязанность к маленькой вселенной, частице необозримой Индии:

Через реку людей перевозит паром.

Кто – из дома, а кто возвращается в дом.

Две знакомых деревни по двум берегам,

От зари до зари все в движение там.

Сколько в мире крушений, столкновений и бед,

Сколько помнит история с незапамятных лет,

Сколько золота, крови, сколько попранных в прах!

Бесконечные смены стремлений сулят

То амриту сладчайшую, то убийственный яд.

Ну а здесь – их названья известны навряд –

Только две деревушки друг на друга глядят.

Ходит изо дня в день через реку паром.

Кто – из дома, а кто возвращается в дом.

(Перевод В. Тушновой)

 

Он любил свою родину во всём её многообразии, во всём многолюдстве. О, если бы он предвидел неимоверность её нынешнего народонаселения, превратившего Индию даже не в континент – в целую планету! Впрочем, она и всегда была планетой… Он слышал «стон Хиндустана» и не был безучастен. Будущее виделось ему плывущим по Гангу на золотой ладье. Его песни превратились в народные. Две – одна об Индостане, другая о родной Бенгалии – стали соответственно гимнами Индии и поднявшейся из Восточного Бенгала Бангладеш (хотя это и мусульманское государство, а величайшим из бенгальцев сохранил верность вере предков).

Он основательно изучил христианский (или псевдохристианский) Запад и, как Достоевский, автор «Легенды о Великом инквизиторе», был в ужасе от всего увиденного и пережитого:

С тех пор, как в чашу смерти Иисус

Незваных ради, привлеченных шумом,

Бессмертье положил своей души,

Уж миновали много сотен лет.

Сегодня он спустился ненадолго

Из вечного жилища в бренный мир

И увидал пророк, что ранил прежде:

Надменный дротик и кинжал лукавый,

Свирепая изогнутая сабля.

Сегодня быстро лезвия их точат

Об камень, прочь отбрасывая искры,

На фабриках огромных, полных дыма…

(перевод А. Ахматовой)

Пожалуй, его творчество стало достойным, гордым, полновесным ответом Киплингу – отзывом с Востока.

В 1913 году за стихотворный сборник «Гитанджали» («Жертвенные песни»), переведённый самим Тагором на английский язык, он получил Нобелевскую премию. Замечательный случай (повторившийся с Томасом Манном), когда главные произведения лауреата ещё не были написаны. И впереди – кажущееся неисчислимым количество стихотворных книг, романы, рассказы, драмы… Мировая слава Тагора не обошла и Россию. «Жертвенные песни» были у нас четырежды изданы в одном только 1914 году. До революции в переводе на русский вышли два собрания сочинений Тагора. Его стихи, проза, афоризмы были прочтены поэтами русского Серебряного века. Переимчивый Валерий Брюсов в «Подражании Рабиндранату Тагору», пытался скопировать «твёрдую форму», стилистически упирая на блаженную детскость этой нежащей бенгальской лирики: «Когда тебе, дитя, я приношу игрушки, Мне ясно, почему так облака жемчужны, И так ласкающее к цветам льнёт ветер южный, - Когда тебе, дитя, я приношу игрушки». Забытый ныне Николай Баршев (своеобразный поэт и соавтор А.Н. толстого в драматургии) писал: «А мечта – больная в клетке птица, Помнишь, как в «Письме царя» Тагора – Маленький Амал в окне томится, Верит, что письмо получит скоро». А Игорь Северянин создал почтительно-восхищённый и вдумчиво-рассудительный сонет на своём изысканном, не чуждом лиризма жаргоне:

За синим кружевным массивом гор,
Где омывает ноги Ганг у йога,
Где вавилонская чужда тревога
Блаженной умудренности озер,

Где благостен животворящий взор
Факиров, аскетически и строго
Ведущих жизнь — отчизна полубога
Под именем Рабиндранат Тагор.

Он — Простота, а в ней — душа вселенной.
Знай, европейских предрассудков пленный:
Твой ложен путь, проложенный в тщете.

Услады ложны. Ложны мысли. Ложны
Дела твои. Внемли, что полубожный
Твердит поэт, чье сердце — в простоте.

Его известность достигла и русских уездных городов и национальных окраин. Свою первую книгу «Солнечные кларнеты» (кстати, выдающуюся и лучшую, но всё же изданную на родном украинском языке и не снабжённую хотя бы пересказом содержания) Павло Тычина счёл необходимым послать в Индию Тагору. По предложению грузинских поэтов Тициана Табидзе и Паоло Яшвили самый большой новооткрытый Тифлисский духан был назван «Рабиндранат Тагор». Предполагалось, что людей искусства будут в этом заведении кормить и поить бесплатно – за удачно выбранное название. На вывеске был изображён благородной наружности индус в белых шароварах, держащий слона за уздечку…

В 1930 году Тагор побывал в СССР и впечатление выразил в знаменитых «Русских письмах». Дыша собственной, в грезах взлелеянной социальной утопией («абстрактно-гуманной», с нашей точки зрения), он в целом приветствовал грандиозный социальный эксперимент. Но оказался всё же не так благодушен и наивен, как некоторые другие (хорошо оплаченные) почётные визитёры. Далеко не все безоговорочно хвалил, кое-что твердо осудил.

В советское время его стихи перелагали многие мастера переводческого ремесла, и среди них – Борис Пастернак и Анна Ахматова.

Явление Тагора было и для Запада и для России новым открытием Индии. Конечно, в новое время прозвучало несколько великих индийских имён. Из современников Тагора – прежде всего, имена Ганди и Вивекананды. Но в отличие от этих мыслителей, Тагор был ещё и писателем. Поэтому, вероятно, самым значительным из тех, кого Индия показала миру через столетия после Калидасы и Кабира. Иноземные влияния влияниями, но всё же он – законный наследник индийской классической традиции. И разве не напомнят нам древнейшую драму эти прелестные стихи:

О мать,

Сегодня царский сын

Проедет мимо нас.

Тебе в хозяйстве помогать.

Скажи, могу ли сейчас?

Что мне надеть сегодня, мать,

Как лучше волосы убрать?

К лицу мне алый цвет иль нет?

Не лучше ли зелёный?

Мать, что с тобою? Почему

Так смотришь удивлённо?

Я стану с края у окна,

С дороги буду я видна, -
Всё ж знаю, путник на меня

Взгляд бросит и умчится,
Лишь флейты донесётся звук,

Как зов печальной птицы…

И всё ж сегодня царский сын

Проедет мимо нас.

Свой лучший не надеть наряд,

Скажи, могу ль сейчас?

(Перевод Т. Спендиаровой)

Писал он под внутреннюю диктовку, быстро и лёгкими, светлыми красками: «Что-то от лёгких касаний, что-то от смутных снов, - Так возникают напевы – отклик на дальний зов. Чампак средь чащи весенней, полаш в пыланье цветенья – Подскажут мне звуки и краски, - путь вдохновенья таков…» (Перевод М. Петровых).

…Впервые на индийскую землю я вступил более четверти века назад. Был и я в Бенгалии, видел ту Калькутту, о которой сказано, что тот, кто её узрел, будет стремиться любой ценой в неё вернуться. Экскурсию во дворец Тагора не позабыть. Тогда в громадном городе туманов и фантастических видений день и ночь грохотали спорящие рупора конкурирующих компартий. Одной из них дом поэта был захвачен и превращён в маоистский университет. На большом лугу перед монументальным зданием, прямя спины и слегка наклоняя взоры к марксистской литературе, сидели на траве молодые партийцы, а также и седовласые ветераны в белых рубашках и красных пионерских галстуках. Во дворце же была постоянно действующая экспозиция рисунков Тагора, его легкокрылой, как мотыльковые крылья, живописи, выполненной красками, сделанными из цветов Индии. Эти краски не выцвели, не вылиняли, не потускнели…

Я и сам не знаю к сокровищнице пути,

Руками её не взять, словами до неё не дойти.

Так возьми же сама, что сочтёшь ты всего желанней,

Всего чудесней, -

Тем дороже подарок, чем он нежданней,

Чем неизвестней,

Как дуновенье благоуханья, -

Цветок иль песня…

(Перевод М. Петровых)

 

Статья взята из книги Ветер ли старое имя развеял...

{jcomments on}

 

Не забивайте свои проблемы в дальний угол. В случае необходимости обратитесь за профессиональной психологической помощью.



Понравился контент? Посмотри рекламный блок:
Программируем на C#, интересные статьи, книги, музыка; Костя Карпов.